Перед рассветом - Страница 57

Подальше от мачехи, поближе к отцу — старший сын. Единственный выживший от первого брака. Перенаселенная столица жестока даже к детям и внукам императоров. Констант не один — с женой и десятилетним сыном. Решительный, умный, злой. Именно такой царь нужен воюющей стране. Вот только на свете не зажился. Официальная версия: мачеха отравила.

Но как объяснить, что мачеха и братья сами короновали того, кто их свергнет? Десятилетний внук Ираклия организовал заговор не сам, нашлись амбициозные доброжелатели. После чего — убийства, отрезанные носы и языки, оскопления… Когда кровавый вихрь успокоился, на престоле сидел этот мальчишка — чуть повзрослевший внешне, и обзаведшийся пронизывающим взглядом опытного убийцы.

Впереди, маленькие и важные, закутанные в жесткие покровы с ног до головы — багрянородные базилиссы, коронованные дочери Ираклия. Сейчас они должны уже вырасти — если выжили. Огромные глаза на половину лица. Потому, что дети? Особенность художественной манеры? Или — правда?

Мог ли всесильный племянник пощадить полуродных теток? Решить, что кровосмесительное отродье — так сестер теперь приказано называть — не сможет претендовать на трон? Тем более, что их тела и без того несли печать противоестественного происхождения. Так говорили… У младшей, Августы, именно серые глаза… А какого цвета волосы, под покрывалами не видно. И — отец их короновал. Так что диадема может охватывать лоб рыжей девчонки по праву. И перед Сикамбом не самозванка, а беглая царица? Колебавшаяся между спокойной жизнью в изгнании и пурпуром. Решившаяся напомнить империи о своем существовании? Если это и самозванка… То откуда острые уши и масть красного дерева у благородной гречанки? Михаил решился:

— Прошу меня простить, но я хотел бы обсудить некоторые несущественные детали с благородной госпожой. Если мой уважаемый друг согласится наблюдать нашу беседу…

Но не слушать. Дэффид и Немайн переглянулись. Немайн пожала плечами. Дэффид кивнул. Сикамб засуетился.

— Быть может, великолепная, — императорский титул, да на людях, он из себя не вытолкнул, — согласится совместить разговор с партией в шахматы?

И с поклоном отвел полог, отделявший часть павиллиона, предназначенную для важных переговоров. Переговоры — дело двоих.

Сикамб утратил способность удивляться, когда собеседница присела за шахматный столик, переломив ноги не в том месте, где у всех людей колени. И выбрала черную сторону, хотя как гость и как претендент на несравнимо более высокое положение должна была выбрать белых. Что ж. Купец устроился напротив и двинул вперед фигурку из слоновой кости.

Доска византийских шахмат оказалась круглой, фигуры стояли немного по-иному. Хорошо, ходили так же, как у валлийцев. Клирику опять пришлось приноравливаться. Впрочем, главным был не выигрыш партии, а разговор.

— Итак, ты хотел разговора? Говори. Кстати, ты говорил о Сирии, а что происходит в Африке? — Немайн двинула черную пешку навстречу белой. И никаких прыжков через клетку и взятий на проходе. Старые шахматы обманчиво медлительны, как всё в средневековой жизни.

— Что происходит? Война. Слухи ходят, имперский флот отбил у неверных Александрию. Другие говорят, что арабы взяли Триполи, — Михаил ожидал других вопросов. Впрочем, для царей разговор о войне сродни разговору о погоде.

— И правы скорее они? — память, совсем не абсолютная в вещах до Уэльса, развернула карту из школьного учебника: рост Арабского Халифата. На ней северная Африка пала перед знаменем с полумесяцем легко и оптом. От Египта до Марокко.

— Я не видел своими глазами.

Сикамб напряженно пытался совместить кусочки мозаики по-другому. Не получалось! И не мог он предположить, что Клирик тщетно пытается вспомнить хоть что-то из византийской истории. Наконец, решает, зацепиться за рассказ о помолвке императора.

— Император Констант, храни его Бог, здоров?

Безразличный голос. Ни истины, ни игры. А говорит о своём племяннике — а заодно убийце всей семьи. И собственном палаче. Кто бы ни стоял за плечом, подписывал приговоры Констант. Оглашал перед мятущимися толпами — Констант. После падения фигур, маячивших за спиной — ничего не отменил и не смягчил. Самозванка не забыла бы изобразить чувства. Та, что сидит напротив — не озаботилась скрыть их отсутствие.

— Здоров, силён, бодр. Будущая императрица счастлива.

Михаил припомнил, как плакали от счастья люди на улицах, когда дядя императора, экзарх Африки Григорий, хоть и перестал отправлять в столицу налоги, не посмел надеть диадему, оставшись лишь самовольничающим чиновником. В империи было тихо. Впервые за долгие годы — и ненадолго! Ненадолго, раз диадема не на одной голове. А какая грызня шла за место царского тестя! Через месяцок — когда слухи об валлийской базилиссе достигнут столицы, царский тесть вырвет себе все волосы на голове и на заднице! Но семья великолепной Фаусты не будет просто кусать локти от волнения. Она займется тем, что стало семейным делом. Даже без ведома императора. Даже — вопреки его приказу. Если Констант вдруг сойдет с ума.

— А старая?

И снова — ни тени чувства. При словах о матери. Каменное лицо? Каменное сердце? А если напомнить ей о собственных злоключениях?

— Мартина, говорят, умерла, — пожал плечами купец, — ссылка есть ссылка. После славы, богатства, власти — нищета и скука. Такое губит быстрей и вернее яда.

— Иногда, — Клирику припомнился один из восточных императоров, которого ссылка и отрезание носа только разозлили. Нос отрезали, чтобы урод не претендовал на трон. Болгарской орде, с которой безносый вернулся в столицу, на подобные тонкости было плевать… Правда, этот герой еще не родился, — А подчас делает решительней и злей. Ей нос отрезали?