Перед рассветом - Страница 140

140

Другой вопрос: откуда это всё взялось? Чему и как учили базилисс, Пирр знал. И если в перевод Евангелий верилось легко — способности к языкам у них и правда были хорошие, то остальное… Ну, ещё меч — хотя выучившаяся по книгам воительница не должна была иметь и тени шанса против выросшего на реальных стычках варвара. И ведь негде, негде всё это выучить и узнать. В мозгу мышами скреблись неучтённые факты. Что-то они означали. Если сложить.

Пирр был политиком и растерянность маскировать умел. Тем более, главное дело — увидеть ту, ради которой приехал на край света — хоть какими глазами. Самозванкой Пирр её про себя уже не называл. Совесть мешала. Совесть породила надежду — а вдруг? Вдруг есть возможность извиниться за давнее малодушие. Не перед союзником, сидевшим в безопасности. Не перед тем, кто имеет право простить всё. Перед той, перед кем, и правда, виноват. Этих чувств Пирр в своей душе не видел, хотя в чужой прочитал бы без труда. Зато епископ Дионисий рассмотрел. Понял. И, когда Пирр намекнул, что хотел бы видеть ученицу, принял решение.

— Времени для пространных бесед мало. Августина отравлена, — припечатал он, — но жива. Хотя в сознание со вчерашнего вечера не приходила. Виновных не нашли. Все подозревают всех. Постороннего к ней близко не подпустят. Или ты согласен назвать своё имя?

— Пока — нет.

— Тогда вижу только один способ. Я всё равно собираюсь совершить над больной таинство соборования — вместе с моим викарием. Но три священника лучше двух. Никто возражать не решится. Так что, если она придёт в сознание…

Адриан стоял за закрытыми алтарными вратами. Нехорошо использовать священное место для подслушивания — зато удобно… Когда слова патриарха и епископа перелились через неведомую запруду, перед его глазами встала очередная, привычная уже картина…

Холодный мокрый камень. Не окно — отдушина, в которую задувает вонючая сырость столицы мира. Изнанка второго Рима. На полу — мёртвая крыса. Забитая. Палкой. Несколькими ударами, с отчаянной силой насмерть перепуганной девчушки.

Три года назад она не испугалась — хотя, что какая-то крыса по сравнению с враждебной армией во дворце? Мать и сестра не успели бежать, патриарх скрылся заранее. Царица смотрит в распяленные бегом лица, протянутые руки, в глаза, переполненные жаждой награды и похотью… Долгий удар сердца. В соседней комнате — крик сестры. Неужели осмелились? Ждать некого! Грохот нескольких тысяч литр камня, отделяющих тайный проход… Там, на выходе, тоже будут солдаты — но немного, и похуже. Не яростные, настороженные. Августина разметает их — не взглядом, так длинным кривым мечом… А потом — потом то, что она прежде видела только на схемах. Миазмы и путаница константинопольской канализации. Истинный лабиринт. Что ж. Лабиринт — самое место для чудовища!

Она сама теперь крыса. Босые ноги, грязный комок соломы — постель. И — книги. Старые архивы и запасники библиотеки — не спальня племянника-убийцы. Их совсем не охраняют.

Шаги. Тень.

— Принёс?

Голодная радость.

— Это всё, что я могу принести. За старыми гвардейцами следят.

— Я маленькая, мне хватит.

Хлеб от солдатской пайки. Не так уж его и много.

— Они сняли почти всех. Меня тоже отправляют в Сирию.

Короткий взгляд — на крысиное логово, ставшее кельей. На книги, подарившие мудрость, но не знание жизни. Всю жизнь прятаться нельзя. Если ты не крыса. Почему у неё мокрые глаза?

— Я вернусь.

Сжатый кулак — к сердцу.

— Я отомщу.

Рубин — с пальца на цепочку крестика.

— Я справлюсь.

Острые уши — под платок. А остатки богатого платья как раз в состоянии, когда, устав латать обноски со знатного плеча, бедняк дарит их нищим.

Ночевать на берегу вне порта — для моряка тёмных веков дело привычное… Особенно для ирландцев, с их пусть и очень мореходными, но беспалубными судёнышками. Которые даже и скорлупками нельзя назвать. Потому как скорлупка — твёрдая. А ирландский куррах — нет. Он кожаный. Киль, шпангоуты — это всё деревянное. Но обшивка — кожа. Для пущей сохранности и герметичности хорошо просаленная. В результате получается что? Кораблик очень лёгкий, ходкий — на вёслах. Маневренный — инерции нет, а нос от кормы ничем друг от друга не отличаются. Осадки почти нет, и можно пройти по любым мелям. Плохой парусник — высокую мачту не закрепишь. И ещё один недостаток у курраха. Тот же, что у кожаной одёжки норманнов. Ирландский корабль жутко смердит. Хуже, чем целая армия викингов! А уж вытащенный на берег и вследствие этого сохнущий, куррах просто невыносим.

И если христианские подвижники примирялись с этим свойством довольно легко, принимая как ещё одну форму аскезы, то друиды — нет. Для их веры давно прошли времена, когда, убеждённые в истинности своего видения мира, проповедники с Оловянных островов стремились во все концы мира. Сначала пикты, потом ирландцы и бритты, воспринявшие свет от покорённых докельтских племён — и побеждённых сидов. В Галлию, Дакию, Паннонию и Далмацию, Италию, даже в далекую Азию… Это был золотой век. А потом пришёл Цезарь, и от всего мира друидам остался один Зелёный Эрин.

Двести с лишним лет назад христианство пришло и туда. И столкнулось с расколотой внутри себя верой, и приняло в себя не изгоев и недовольных, но большую половину исповедников, живых сердцем и умом. Поворот был настолько быстр и решителен, что обошлось без крови. Ирландские священники и епископы, бывшие друиды и бывшие боги, дозволяли прежнее исповедание, запретив на христианских землях только его проповедь.

140